«Дочь рассказывает мне: «Смотрю – мой ботинок валяется, а в нём – ступня». Или: «Мальчик рядом догорал, подбежал физрук и стал его тушить, уже мёртвого».Это про 17 октября 2018 г., каким его запомнила Наташа Калиниченко и каким теперь его видит её папа, вот уже три с половиной месяца сидящий у Наташиной больничной койки.
Пациент № 1
Наташа Калиниченко – едва ли не последняя, кто остался в московском Институте неотложной детской хирургии из керченских жертв. Её тут называют «пациент № 1». «Я всю жизнь думал, что Наташка у меня слабенькая: родилась недоношенная, болела по 10 раз за год, аппетита не было, росла одна, со мной… А оказалось, Наташка сильнее меня».
Папа Юра листает на экране подаренного волонтёрами смартфона (из Керчи на следующий день после убийства детей он вылетал с кое-как напиханными вещами, своими и дочери, со старым кнопочным телефоном, отдав ключи соседу и не зная, где Наташку в этой Москве искать) последние видео, снятые в дочкиной палате. На недавнем, декабрьском, Наташу после очередной операции пытаются переложить с каталки на кровать. Наташа кричит.
«В тот день у меня не определился номер, звонили с чужого, я даже не сразу узнал Наташку: «Папа, Политех взорвали, мне оторвало ногу», – Юра рассказывает это в маленьком номере окраинной московской гостиницы. Керченскую трагедию, как и все, ей предшествующие, уже затмила следующая – магнитогорская. Один ужас смыл другой, как прибоем на керченском пляже. В самой Керчи уже говорят о планах на курортный сезон, а в центре Москвы по-прежнему лежит на больничной кровати обезноженная красавица… И не может не быть такого, чтобы кто-то где-то уже не повесил на стенку очередное ружьё.«Почему именно я?»
«Наташа с вами пообщается через WhatsApp. Вы ей вопросы – а она вам голосом запишет ответы. Так будет время подумать над ними…» Наташин голос, с хрипотцой и как будто наигранной томностью (16 лет – это ещё ребёнок или уже нет?), озвучивает короткие послания: «Виновных нет. Город ни в чём не виноват. И Политех ни в чём не виноват». И Наташа ни в чём не виновата…
«Я сотни раз задавала себе эти вопросы: зачем, почему это случилось именно со мной? За что, в конце концов?! Но они тонули в пустоте…»
Это позже папа Юра узнал, что Наташа с подружкой пошли в буфет, купили по булочке (продавщица потом лежала с Наташей в одной палате) и «даже не успели их откусить». Что Наташа спасла себя сама. «Пожарные вытаскивали их на мешках во двор, велели ждать скорых, а врачи не знали, кого хватать первым – так много было раненых». Наташа тянула руку, как отличница, а перед глазами всё время видела ногу, оставшуюся внутри здания вместе с ботинком. Но все пробегали мимо и говорили: «Жди, жди, сейчас!» И тогда она закричала, и человек из остановившейся рядом машины схватил её мешок и погрузил к себе… Это всё Юра узнал позже. А тогда, примчавшись в больницу, он увидел дочь, которую воспитывал один, дочь, которая была смыслом его жизни и всей его семьёй, лежащую в коридоре, с сожжёнными волосами, развороченной в мясо ногой и лужей крови под каталкой. И зарыдал. А Наташа его утешала: «Пап, не плачь! Всё будет хорошо, папа».Мама не выдержала»
«Наташка, не плачь, всё будет хорошо!» Зубки режутся. Синяки на коленках. Красное горло – горчичники, малина, мёд. Первые прописи. Хвостики вместо косичек, которые Юра так и не научился заплетать. Наряды – чтоб вещь на века, удобная. «Пап, можно я сама буду одежду выбирать?» – спрашивает. «Ну давай», – говорю. Купила – джинсы с дырками! Ну, Наташка, ты теперь как бомж! – «Пап, это мода!» Готовил сам. Лечил сам. Растил сам.
Мама, когда Наташке был год и восемь, собрала чемодан и уехала в Анапу. Юра раньше был мотористом загранплавания, 8 лет ходил из керченского порта в Аргентину. А потом вдруг зарплату стали выдавать... рыбой. Пришлось «пойти в бизнесмены» – возил картошку в ларёк. Потом «мама наша не выдержала…» Пришлось бросить и картошку, стать мастером по ремонту: «Пока Наташка спит – я бегом на объект…»
Юра рассказывает про их прежнюю жизнь, будто она и не их вовсе. Их жизнь: его комнатка в гостинице, от которой на метро 20 минут до больницы. Наташке обязательно домашнего, больничное есть уже не может: приносят волонтёры, люди из церкви, одна пенсионерка регулярно передаёт борщ. Перевернуть дочь. Отнести в ванную. Переложить на кровать. Наташка у папы на шее – обязательный круг, 15 минут, по отделению. Нужно расхаживать ногу: в одной, на которую можно опираться, – спицы, на второй – металлоконструкция. Из этой ноги 10 см кости выбило взрывной волной, и теперь нужно растянуть оставшуюся кость на эти недостающие сантиметры. По 1 мм в сутки. Утром – подкрутить винтик. И вечером – подкрутить. Там, где конструкция, очень больно. Где спицы – тоже. И где их нет – боль. 7 операций. Предстоящая пересадка кожи на до сих пор открытую культю. Туманные перспективы: «Надежды на эту ногу небольшие: болтается, как сосиска…» Съездить на протезный завод. Поговорить с врачами. Утром сгонять на ремонт какой-нибудь квартиры, если подкинут работу. Вот это их жизнь.Стать сильнее
«Я хотела стать актрисой, меня всегда к этому тянуло: стихи, Пушкин, Лермонтов… Наш дом стоял рядом с Комсомольским парком, прямиком через него можно было пройти на пляж Черепашка. Я смотрела на море и мечтала… Но я не хотела уезжать из родного города и поэтому пошла в Политех, на кадастрового инженера... Но я вернусь однажды домой».
29 января, когда я слушаю в телефоне Наташин голос, керченские СМИ сообщают, что «первый корпус Политеха полностью отремонтирован. Учебный процесс там продолжился». На репортажных фото – солнце, бьющее в окна крашеного весёлой зелёной краской коридора, в котором много детей и трое камуфлированных мужчин.
«Я очень скучаю по Керчи, очень жду возвращения… А пока друзья рассказывают мне новости: город уже вернулся к своим насущным проблемам».
Из окна выбросили ёлку, на улице Будённого помыли остановки, в следующем сюжете говорят, что «ода «Мост мечты», посвящённая стройке века, получила путёвку в жизнь».
«Я хотя сам мост и не строил, но работал в инфраструктуре, на земле, – рассказывает Юра. – И был среди первых, кто приветствовал Россию. Двое суток, помню, на морозе за паспортами стояли… Да, раньше такого не было, как теперь случилось. Но никто не виноват».«Я не изменилась после трагедии... Но я открыла в себе новое – терпение», – Наташа теперь набирает текстовые сообщения: в палату, из которой выписались остальные керченские девочки и продавщица булочек, положили прооперированного московского мальчика, мальчик кричит. Перекрывает Наташин голос. «У него ДЦП, его можно в девчачью палату».
Я смотрю в YouTube на весну, наступающую на Наташин парк, листаю местные новости дальше. «Целый день наша редакция искала что-нибудь хорошее в Керчи. Но на глаза попадались мусорные контейнеры, разбитые дороги, текущая канализация. И вдруг на улице Дубинина – она! Девочка в розовом... Спасибо, керчане, за детей!»
Наташе я посылаю клип, снятый в больнице Сиэтла с пациентами в главных ролях, на модную песню «Stronger»: «Что нас не убивает – делает нас сильнее».
Наташа будет слушать его в тишине, когда парализованный мальчик в женской палате заснёт.
