"...Заместитель министра строительства и ЖКХ России Дмитрий Волков уточнил ТАСС в четверг, что технологически возможно разделение дома на секции. "Седьмой (разрушенный) и восьмой подъезд - это один блок, фактически отдельный дом. Равно как находящиеся под подозрением пятый и шестой подъезды. Их возможно сносить по отдельности", - сказал он и добавил, что остальные секции можно эксплуатировать по отдельности..."
"...Илья Рассоха пояснил ТАСС, что конструкция дома "состоит из блоков и блок-секций определенных, которые могут существовать сами по себе, - это всего лишь выстроенные в ряд блоки, по сути, это отдельно стоящие дома, просто они стоят рядом". "Они могут стоять как отдельно, так и вплотную, и в настоящее время речь идет о том, чтобы одну из секций, которая включает в себя два подъезда, демонтировать, для того, чтобы оставшиеся дома стояли на месте", - добавил он."

У меня в седьмом подъезде погибла сестра Марина. Мы готовились к Новому году, покупали подарки. У нас традиция: мы всегда Новый год отмечаем дома. Сестра должна была последнюю смену сдавать в магазине «Вина Кубани». 30 числа, она позвонила и сказала, чтобы я забрала подарки, которые стоят на комоде. Я не зашла, решила зайти 31-го.

Она была моим последним родным человеком, у нас давно нет родителей. Она на девять с половиной лет меня старше, была мне и подругой, и мамой. Жили одной семьей, только в разных квартирах. Ключи до сих пор висят на гвоздике. Тяжело это. А теперь еще и с квартирой непонятно, что будет. Был дом. Была семья, теперь все разрушено. Вот такая жизнь после.

Создатель группы «Мы не хотим переезжать» «Вконтакте», член инициативной группы против переезда, живет в подъезде № 3

Я проживаю в доме с 1979 года, со дня своего рождения. Квартиру получил отец, когда дом был построен. Сейчас в квартире проживаю с мамой. Я пенсионер МВД, инвалид, не работаю, сижу дома, читаю книги.

Часть жильцов хочет покинуть дом, часть хотят остаться. Кто-то боится, на самом деле, боится. Кто-то не боится. Жители поделились, примерно, 55 на 45 процентов, кто хочет остаться и кто хочет съехать, соответственно.

С властями отношения неоднозначные. У меня, например, все в порядке, мы находимся на одной стороне. Я хочу дом сохранить, и они не хотят головомойки с обустройством новых 600 квартир со всеми сопутствующими расходами. Я вообще на действия местных властей в данный момент смотрю одобрительно. То, что я хочу, — делается. Но люди уже на нервах. Постоянные подозрения в коррупции, темных схемах, обвинения в издевательствах. Людей можно понять, и я осознаю, что дело наше настолько резонансно, что здесь просто невозможно ни отмыть, ни распилить. Однако любая инициатива встречается в штыки, даже благоразумная.

Первое время было достаточно тяжело, потому что погибли люди, с которыми мы ходили по одной дороге. Детям тоже было непросто. Как таковых мотивов переезжать нет: если дом пригоден для жилья, зачем переезжать? Свои мотивы скорее должны объяснять те, кто хочет переехать. Для меня заявления, что дом — братская могила, это глупость. Я 35 лет живу в этом доме, здесь мои дети и жили мои родители. Очень сложно на что-то поменять квартиру.

Мы живем вчетвером с мужем и двумя дочерьми. После трагедии мы не покидали квартиру. У нас трещина в квартире, специалисты приходили, установили маячки. Мы были дома в момент трагедии. Сразу после взрыва проснулись, ведь колыхнуло прилично. Все кричали, что взорвалась машина. В 6:10 я вышла на улицу, масштаб оценила только на месте.